Книга "Несвятые святые"

Саи Рам, дорогие друзья!

Прочла книгу «Несвятые святые» и другие рассказы архимандрита Тихона (Шевкунова).
Просто потрясена и счастлива!
Признаюсь, давно не приходила от чтения книги в такое волнение, душе радостно и грустно.
В книге – удивительные реальные жизнеописания русских монахов, священников.
А вообще – книга эта о вере, Боге… о Любви!

Когда искала в интернете ссылку на книгу, чтобы поделиться с вами, нашла такую информацию:
• «Несвятые святые» стали самой продаваемой книгой со времен СССР. Меньше чем за год она была переиздана 6 раз, тираж её превысил уже 1 миллион 100 тысяч экземпляров, она переведена на многие языки.
• Все средства от продаж книги отец Тихон передает на строительство нового храма во имя новомучеников и исповедников Российских на крови в Сретенском монастыре.
• 5 октября архимандрит Тихон представил свою книгу в английском переводе в библиотеке Конгресса США в Вашингтоне.
• По результатам голосования в конкурсе «Книжная премия Рунета-2012» книга отца Тихона с большим отрывом победила в двух номинациях, обойдя произведения наиболее популярых российских и зарубежных современных авторов.
• Близится к завершению главный книжный конкурс года — «Большая книга». На его сайте в читательском голосовании за книги-номинанты «Несвятые святые» занимают первое место, опережая вторую по популярности книгу в четыре раза.
• Книга удостоена премии «Книга года» в номинации «Проза года».

Не могу удержаться, чтобы не поделиться с вами прямо сейчас небольшим кусочком из этой книги, одним из рассказов – об одном из удивительных «несвятых Святых»!

17 сентября 1999 года в Вашингтоне умер русский епископ Василий (Родзянко). На самом деле Владыка Василий просто дождался часа, чтобы отправиться в путешествие, к которому усердно готовился всю жизнь. Владыка частенько пытался об этом рассказать, но его почти никто не понимал. Собеседники предпочитали пропускать его слова мимо ушей или сочувственно талдычили какие-нибудь благоглупости вроде: «Да что вы, Владыка, вам еще жить да жить! Бог милостив...» Но сам Владыка с нетерпением и живым интересом предвкушал это путешествие.
Вообще-то он и при жизни был заядлым путешественником. Я бы даже сказал, что именно это было его настоящим призванием, и больше того — образом жизни.
Началом его странствий, без сомнения, стало появление на свет в 1915 году в родовом поместье «Отрада» младенца, которому в дальнейшем и надлежало стать епископом Василием, но которого до поры до времени нарекли Владимиром. Дедом новорожденного по отцовской линии был председатель Государственной думы Российской империи Михаил Владимирович Родзянко. А мама происходила из древнего рода князей Голицыных и Сумароковых. Да и вообще, многие знатные русские семьи состояли в близком или дальнем родстве с этим новорожденным рабом Божиим.
Следующее серьезное путешествие Владыка предпринял в 1920-м, когда ему было пять лет от роду. Дорога предстояла неблизкая: по суше и по морю, через Турцию и Грецию — в Сербию. Причина этого вояжа была вынужденной — семью бывшего председателя Государственной думы новые властители России в живых оставлять не собирались. Родзянки осели в Белграде, где будущий Владыка и вырос.
С учителями ему повезло. Кроме того что в Югославии собрался цвет русской эмиграции, его непосредственными воспитателями были иеромонах Иоанн (Максимович), который через тридцать лет стал знаменитым архиепископом Сан-Францисским, а еще через тридцать — прославлен как святой в Русском зарубежье, и великий первоиерарх Русской Зарубежной Церкви митрополит Антоний (Храповицкий). Это были такие гиганты духа, которые не могли не оказать на своего воспитанника самого сильного и благодатного влияния.
Но прежде будущему Владыке достался еще один, не менее важный, воспитатель. Его он тоже запомнил на всю жизнь. Это был гувернер, бывший офицер Белой армии. Никто, кроме маленького Володи, не знал, что этот гувернер каждый день избивает и мучает мальчика — настолько искусно, что следов пыток не оставалось. Этот несчастный офицер лютой, последней ненавистью ненавидел Михаила Васильевича Родзянко — деда своего воспитанника, считая его виновником гибели России. Выместить свою боль на деде гувернер не мог, и расплачиваться приходилось внуку.
Спустя много лет Владыка вспоминал: «Моя мать незадолго до кончины сказала: “Прости меня, что я по недосмотру дала мучить тебя, когда ты был ребенком”.— “Мама, это было по Промыслу Божиему,— отвечал я.— Не будь того, что случилось со мной в детские годы, не стал бы я тем, кем являюсь сейчас...”»
Когда Владыка находился уже в преклонных летах, в одном из странствий Господь привел его в Царское Село. Владыке благословили совершить здесь литургию в храме Феодоровской иконы Божией Матери, том самом, который был детищем императора Николая II и который любила вся царская семья. После завершения службы Владыка вышел к народу и принес покаяние за вину, к которой так пронзительно ощущал себя причастным с самого детства, лишь потому, что был внуком любимого им деда. Владыка тогда сказал:
— Мой дед хотел только блага для России, но, как немощный человек, он часто ошибался. Он ошибся, когда послал своих парламентариев к Государю с просьбой об отречении. Он не думал, что Государь отречется за себя и за своего сына, а когда узнал это, горько заплакал, сказав: «Теперь уже ничего нельзя сделать. Теперь Россия погибла». Он стал невольным виновником той екатеринбургской трагедии. Это был невольный грех, но все-таки грех. И вот сейчас, в этом святом месте, я прошу прощения за своего деда и за себя перед Россией, перед ее народом и перед царской семьей. И как епископ, властью, данной мне от Бога, прощаю и разрешаю его душу от этого невольного греха.
В Югославии Родзянки осели надолго. Владимир вырос в доброго, высокого и очень красивого юношу. Он получил блестящее образование, полюбил чудесную девушку, которая стала его женой, и в двадцать пять лет был рукоположен в священника в Сербской Церкви. Когда началась война, отец Владимир Родзянко бесстрашно участвовал в Сопротивлении. Так же бестрепетно он остался в Югославии после прихода к власти коммунистического правительства, хотя многие белые эмигранты, в первую очередь из тех, кто был на особом счету у советской власти, покинули эту страну. Отец Владимир служил священником на сербском приходе и считал невозможным бросить свою паству. Даже под угрозой тюрьмы или расстрела.
Расстрелять его не расстреляли, но в лагерь, конечно, посадили. На восемь лет. А лагеря у Тито были не менее страшные, чем в СССР. К счастью, Тито скоро поссорился со Сталиным и, чтобы хоть как-то досадить своему бывшему патрону, назло ему выпустил из югославских лагерей всех русских эмигрантов. Так что Владыка просидел в югославских тюрьмах только (или правильно сказать — целых) два года. Прямо из лагерей он снова пустился в странствие.
Сначала он оказался в Париже, у своего духовника архиепископа Иоанна (Максимовича). Потом в Лондоне, где стал служить в сербском православном храме. Здесь же, в Лондоне, на радио Би-Би-Си, отец Владимир начал вести свои церковные передачи на Россию, из которых несколько поколений граждан СССР узнавали о Боге, православной вере, об истории Церкви и своей страны.
Прошли годы, и отец Владимир овдовел. Церковь благословила его принять монашество, в котором он получил новое имя — Василий и архиерейский сан. И теперь уже епископ Василий отправился в очередное путешествие — в Америку. Там он привел в Православие тысячи протестантов, католиков и просто ни во что не веровавших людей. Но, как это нередко бывает, пришелся не ко двору — не столько своей энергичной деятельностью, сколько тем, что с открытым забралом выступил против одной могущественной, но совершенно неприемлемой в Церкви группы — лобби, как принято говорить. В результате Преосвященнейший епископ Василий был отправлен «на покой», то есть на ничем не обеспеченную, безденежную пенсию.
Но и это маловдохновляющее событие стало для Владыки продолжением столь желанных для его сердца странствий и поводом к новым подвигам. В те годы как раз открылась возможность поездок в Россию. Это было давней и страстной мечтой Владыки, и он с восторгом устремился в святую для него родную землю.
К тому времени и относятся некоторые истории, свидетелем и участником которых мне довелось быть.
* * *
Владыка Василий появился в моей жизни и в жизни моего друга скульптора Вячеслава Михайловича Клыкова как удивительная и нечаянная радость.
Это было в 1987 году. Приближался памятный день убиения царской семьи, 17 июля. Нам с Вячеславом Михайловичем очень хотелось совершить панихиду по Государю, но в те годы это представляло почти неразрешимую проблему. Прийти в московский храм и попросить священника отслужить заупокойную службу по Николаю II было, само собой разумеется, немыслимо. Все прекрасно понимали, что об этом сразу станет известно и на священника обрушатся неприятности, самой незначительной из которых будет увольнение из храма. Совершать службу на дому нам тоже не хотелось: на панихиду хотели прийти многие наши друзья.
Как раз в эти дни Вячеслав Михайлович Клыков закончил монументальное надгробие Александру Пересвету и Андрею Ослябе — воинам-схимникам, которых преподобный Сергий направил в войско Димитрия Донского на Куликово поле. Это надгробие после долгого сопротивления властей было установлено на могиле схимников в бывшем Симоновом монастыре, где в советское время расположился завод «Динамо».
И тут мне пришла в голову мысль: поскольку официальное разрешение на освящение надгробия Пересвету и Ослябе уже получено, то мы можем во время освящения совершить и панихиду по царской семье. Конечно, за нами обязательно пришлют кого-нибудь присматривать, Но соглядатаи вряд ли разберутся в богослужебных тонкостях — для них все происходящее будет одной долгой и непонятной церковной службой.
Вячеславу Михайловичу эта идея очень понравилась. Теперь дело было за малым — найти священника, который согласился бы рискнуть. Потому что риски, конечно, все равно оставались. Пусть и не очень большие. Но если кто-то из соглядатаев поймет, что происходит на самом деле... Об этом, признаться, мы старались не думать. Но и подвергать опасности знакомых батюшек нам совсем не хотелось.
И тут кто-то из знакомых обмолвился, что в Москву на днях прилетел из Америки епископ Василий (Родзянко). Многие из нас слышали об этом Владыке, знали о его церковных радиопередачах по «вражьим голосам». Посовещавшись, мы пришли к выводу, что лучшего кандидата для служения панихиды по царской семье нам не сыскать! Во-первых — белоэмигрант. Во-вторых, для него как для иностранца риск был меньше, чем для наших батюшек. «Конторка Глубокого Бурения», так называли тогда КГБ, ему особо ничего сделать не должна. Скорее всего... Как минимум, ему легче будет вывернуться — все-таки американец, убеждали мы себя. Да и вообще, как говорилось в несколько циничном, но популярном стишке тех времен: «Дедушка старый — ему все равно». В конце концов, других вариантов у нас просто не было.
В общем, в тот же вечер мы с Вячеславом Михайловичем были в гостинице «Космос», где остановился Владыка Василий с паломнической группой православных американцев.
Владыка вышел к нам в гостиничный холл... и мы были сражены! Перед нами предстал необычайно красивый, с удивительно добрым лицом, статный, высокий старик. Точнее, без всякой иронии или сентиментальности, благообразный старец, как выражались в старинные времена. Таких архиереев мы еще не видели. В нем угадывались другая Россия и утраченная культура. Это был совершенно иной архиерей, нежели те, с которыми нам доводилось общаться. Не то чтобы наши были хуже, нет! Но этот был и правда — совсем другой архиерей.
Нам с Вячеславом Михайловичем сразу стало стыдно за то, что мы собирались подвергнуть его — такого большого, доброго, беззащитного и доверчивого — опасности. После первого знакомства и нескольких общих фраз мы, еще не переходя к главной теме, извинившись, отошли в сторонку и договорились, что настойчиво будем просить Владыку хорошенько подумать, прежде чем соглашаться на наше предложение.
Для разговора мы втроем вышли прогуляться на улицу, подальше от гостиничных микрофонов. Но только лишь Владыка услышал о цели нашего визита, он в восторге остановился посреди тротуара
и, вцепившись в мою руку, будто я намеревался убежать, не просто выразил согласие, но горячо заверил нас, что мы посланы ему Самим Господом Богом. Пока я потирал локоть, прикидывая, большой ли синяк образовался у меня под рукавом, все объяснилось. Оказывается, Владыка уже лет пятьдесят, с тех пор как стал священником, каждый год неизменно служит в этот день поминальную службу по царской семье. А на этот раз, оказавшись в Москве, он уже несколько дней ломает голову, где и как в Советском Союзе ему отслужить эту панихиду. И тут мы — со своей благочестивой авантюрой. Владыка увидел в нас не больше не меньше как Ангелов, посланцев небес! А на предупреждения об опасности он только досадливо рукой махнул.
Оставалось еще несколько вопросов, которые Владыка Василий разрешил молниеносно. По древним церковным канонам, епископ, приехавший в чужую епархию, не может совершать богослужение без благословения местного правящего архиерея, а таковым для Москвы являлся сам Патриарх. Но Владыка сообщил, что как раз накануне Святейший Патриарх Пимен разрешил ему служить в Москве так называемые частные требы — молебны и панихиды. Именно это нам и требовалось. Еще для службы нужен был хор. Оказалось, что почти все паломники, приехавшие с Владыкой, поют в церковных хорах.
Ранним утром в день памяти убиения царской семьи мы встретились у проходной завода «Динамо». Собралось около пятидесяти наших с Клыковым друзей и еще два десятка американцев. Это были в основном православные англосаксы, которые разговаривали только по-английски и по-церковнославянски. Надо было что-то срочно придумать: если те, кому поручено присматривать за нами, поймут, что на территории завода появились иностранцы, это создаст дополнительную головную боль. Поэтому пришлось для верности до полусмерти запугать наших американских единоверцев подвалами Лубянки и строго наказать ни под каким видом не открывать рта, иначе как для пения панихиды. Кстати, когда Владыка стал служить, они действительно составили очень неплохой хор и пели всю службу наизусть, почти без акцента.
Представители администрации завода и еще какие-то мрачноватые люди проконвоировали нас по длинным коридорам и переходам к месту захоронения Пересвета и Осляби. У меня сердце замирало, когда я видел, с какой подозрительностью люди в штатском поглядывают на статного архиерея и на его перепуганную, молчаливую, но все-таки очень не похожую на советских людей паству. Однако все обошлось.
Клыковское надгробие Пересвету и Ослябе было необычайно красивым — аскетически-строгим и величественным. Мы начали с освящения, а потом, как и договаривались, незаметно для официальных лиц перешли к панихиде. Владыка служил с таким чувством, а его прихожане пели так самозабвенно, что все прошло словно один миг. Владыка не произносил слов «император», «императрица», «цесаревич», а просто помянул сначала воинов Андрея Ослябю и Александра Пересвета, а затем — убиенного Николая, убиенную Александру, убиенного отрока Алексия, убиенных девиц Ольгу, Татьяну, Марию и отроковицу Анастасию, а также имена своих и наших усопших близких.
Кто знает, возможно, люди в штатском все поняли. Совсем не исключаю этого. Но никто из них не подал вида. Прощаясь, они поблагодарили нас. И, как нам с Вячеславом Михайловичем показалось, совершенно искренне.
Когда мы вышли из заводской проходной и снова оказались в городе, Владыка Василий вдруг подошел ко мне и крепко-крепко обнял. А потом произнес слова, которые навсегда остались в моей памяти. Он сказал, что до конца жизни будет благодарен мне за то, что я сделал для него сегодня. И хотя я совершенно не понимал, что же такого особенного сделал, слова Владыки были очень приятны.
Действительно, Владыка всю свою оставшуюся жизнь относился ко мне самым милостивым образом, что стало для меня одним из драгоценных и незаслуженных даров Божиих.
* * *
 

...продолжение рассказа про Владыку Василия.

В те годы для нас только открывалась правда о государе-страстотерпце и его семье. Книги, привозимые из-за границы, рассказы старшего поколения православных христиан — вот откуда мы узнавали о новомучениках и исповедниках Российских.

Что касается императора Николая II и его семьи, как раз в те годы шли бурные споры о нем. Некоторые очень уважаемые мною люди более чем скептически относились к прославлению царской семьи в лике святых. Среди них были и замечательный архиерей митрополит Николай Нижегородский, и профессор Московской духовной академии Алексей Ильич Осипов. Я ничего не мог возразить этим мудрым людям на их аргументы. Кроме одного: я просто знал, что император Николай и его семья — святые.

Это произошло года через два после закомства с Владыкой, в один из самых тяжелых моментов моей жизни. Я, тогда еще послушник, в самом незавидном расположении духа забрел в Донской монастырь, к могиле патриарха Тихона. Был день памяти убиения царской семьи. В тот год панихиду по ним впервые совершали не таясь. Я от всего сердца стал просить царственных мучеников, чтобы они, если имеют дерзновение перед Богом, помогли мне.

Панихида закончилась. Я выходил из храма все в том же отчаянно тяжелом состоянии. В дверях мне повстречался священник, которого я не видел несколько лет. Без всяких вопросов с моей стороны он завел со мной разговор и вдруг разрешил все мои проблемы. Четко и определенно сказал, что мне надо делать. Это, без преувеличения, во многом решило мою судьбу. И вопрос о почитании царской семьи никогда больше не возникал в моем сердце. Сколько бы мне ни говорили о слабостях, ошибках и грехах последнего русского императора.

Конечно, наш отдельный религиозный опыт без подтверждения Церкви мало чего стоит. Но, к счастью для меня, Церковь, канонизировав страсто-терпца-царя и его семью, дает мне право признать этот свой малый, личный и ни на что не претендующий опыт неложным.

В кругу моего общения никто не сомневался, что для России монархия является самой органичной и естественной формой государственного правления. Но мы более чем скептически относились к активным и разнообразным монархическим движениям того времени.

Однажды, когда я нес послушание у митрополита Питирима, в Издательский отдел пришли люди,

разодетые в дореволюционную офицерскую форму. На их мундирах блестели царские медали и ордена, в том числе и Георгиевские кресты. Я удивился и спросил:

— Как вы решились надеть эти награды? Ведь они давались только за личную храбрость на поле боя.

Гости заверили меня, что с наградами у них все в полном порядке, и пожелали немедленной встречи с митрополитом. Владыка, к моему удивлению, принял их и внимательно, не без любопытства выслушивал целых полтора часа. Тема визита была незатейливой — гости требовали, чтобы Владыка оказал им всяческую помощь в деле незамедлительного восстановления монархии. Провожая их, Владыка Питирим задумчиво произнес:

— А ведь дай вам сейчас царя, вы его через неделю снова расстреляете...

С тех пор всякий раз, когда Владыка Василий собирался в Россию, он заранее звонил мне. И я с радостью отправлялся с ним в какое-нибудь очередное захватывающее странствие. А поводов для них у Владыки было море. Хотя, сколь это ни покажется странным, ни одного путешествия Владыка не предпринимал по собственной воле.

Об этом он рассказал мне особую историю.

В 1978 году умерла его супруга, Мария Васильевна. Смерть матушки стала для отца Владимира страшным потрясением. Он бесконечно любил ее. И произошло то, что нередко случается с искренними русскими людьми. Отец Владимир запил.

Владыка чистосердечно рассказывал об этом отрезке своей жизни как о тяжелом испытании, которое ему довелось пережить.

Запил он по-настоящему. Хотя — благодаря недюжинному здоровью, огромному росту и силе — это до поры до времени не сказывалось ни на его священнической деятельности, ни на радиопередачах. Утешался батюшка Владимир, по своей сербской привычке, ракией — крепкой балканской водкой. Неизвестно, чем бы все это закончилось, поскольку ни духовник, ни родные, ни друзья ничего поделать с отцом Владимиром не могли. Если бы не сама покойница, матушка Мария Васильевна, которая и при жизни, как говорят, была великой подвижницей и молитвенницей, не явилась с того света и не приструнила своего супруга.

Отец Владимир был настолько сражен этим явлением, и особенно строгостью своей матушки, что сразу пришел в себя, и русский недуг мгновенно оставил его.

Пить-то он бросил. Но надо было еще и как-то жить дальше. Дети к тому времени уже выросли. О втором браке не могло быть, естественно, и речи. Церковными канонами второй брак духовенству запрещен. Если священник-вдовец вступает в новый союз, он навсегда лишается права служения. Но и помимо этого отец Владимир был так привязан к своей покойнице-матушке, что та часть его сердца, которая ведала земной любовью, была занята Марией Васильевной во веки веков. Отец Владимир стал усердно молиться. И Господь ответил на его чаяния.

После кончины духовника отца Владимира архиепископа Иоанна (Максимовича), его новым духовным руководителем стал лондонский митрополит Антоний Сурожский, старый друг семьи Родзянко. Он-то и сообщил отцу Владимиру, что иерархи Американской Православной Церкви аккуратно, но настойчиво хлопочут о том, чтобы постараться как-нибудь убедить вдовца-протоиерея Владимира Родзянко постричься в монахи, а после этого, за послушание, сделать его архиереем и направить в Соединенные Штаты — епископом в стольный град Вашингтон!

Отец Владимир прекрасно знал, что истинное архиерейское служение связано не с почетом и сановитостью, а со множеством ежедневных, никогда не прекращающихся забот, с полной невозможностью принадлежать самому себе и с громадным, не постижимым для мирских людей грузом ответственности. А в русской эмиграции судьба епископа — это еще и бедность, часто доходящая до прямой нищеты. Да и возраст у претендента на архиерей-ство к тому времени был уже солидный — ему шел шестьдесят шестой год, из которых сорок лет он прослужил священником.

Но отец Владимир воспринял предложение о монашестве и епископстве как волю Божию и ответ на свои молитвы. Он согласился. Иерархи в Америке и Англии тут же ударили по рукам — и участь отца Владимира была решена.

Но перед самым монашеским постригом будущий инок вдруг задал своему духовнику, митрополиту Антонию Сурожскому, неожиданный и простосердечный вопрос:

— Вот, сейчас я приму от тебя, Владыка, постриг. Дам Господу Богу и Святой Его Церкви великие монашеские обеты. Что касается обета целомудрия — здесь для меня все понятно. С обетом нестяжания — также все ясно. С обетом, касающимся молитвы, — тоже. А вот с обетом послушания — я ничего понять не могу!

— Как же так? — удивился митрополит Антоний.

— А вот как, — рассудительно пояснил отец Владимир. — Ведь меня сразу сделают не просто монахом, а епископом. Значит, я сам, по должности, буду распоряжаться и руководить. Кого же мне тогда слушаться? У кого прикажешь быть в послушании?

Митрополит задумался. А потом сказал:

— А ты будь в послушании у всякого человека, который встретится на твоем жизненном пути. Если только его просьба будет тебе по силам и не войдет в противоречие с Евангелием.

Отцу Владимиру такая заповедь очень пришлась по душе. Хотя впоследствии тем, кто был рядом с Владыкой, приходилось совсем несладко от его всегдашней готовности к решительному и бесповоротному исполнению этого монашеского обета. В частности, я имею в виду себя. Это Владыкино святое послушание не раз оборачивалось для меня сущей каторгой!

Скажем, идем мы с ним по Москве. Дождливый, прескверный день. Мы куда-то спешим. И вдруг Владыку останавливает бабулька с авоськой.

— Ба-атюшка!..— дребезжит она своим старческим голосом, не зная, конечно, что перед ней никакой не батюшка, а целый епископ, да еще из Америки. — Батюшка, хоть ты мне помоги — освяти комнату! Я уж третий год нашего отца Ивана прошу, а он все нейдет. Может, смилостивишься, освятишь, а?

Я не успеваю и рта раскрыть, как Владыка изъявляет самую горячую готовность исполнить просьбу, как будто всю жизнь он только и ждал возможности освятить бабкину комнату.

— Владыка!.. — обреченно говорю я. — Вы ведь даже не знаете, где эта комната! Бабуля, куда ехать-то?

— Да недалёко — в Орехово-Борисово! От метро минут сорок на автобусе!.. Недалёко! — радостно сообщает бабка.

И Владыка, оставив наши важные дела (противоречить ему в таких случаях было бесполезно), направляется для начала на другой конец Москвы, в храм к знакомому священнику, за всем необходимым для чина освящения. (Естественно, я тащусь за ним.) А старушка (и откуда у нее силы-то взялись!), еще не веря самой себе от радости, семенит за нами и без умолку рассказывает Владыке о детях и внуках, которые уже давно ее не навещают.

После похода в храм мы в самый час пик спускаемся в метро и с пересадками добираемся на московскую окраину. Оттуда, как бабка и обещала, трясемся сорок минут, зажатые в переполненном автобусе. И наконец Владыка освящает восьмиметровую комнатенку в панельной московской девятиэтажке, причем делает это так же неповторимо молитвенно, величественно и торжественно, как он всегда совершал богослужения. А потом сидит за столом рядом со счастливой бабулей (причем оба они ужасно довольны друг другом) и нахваливает угощение — чай с сушками и со старым, засахарившимся и костистым вишневым вареньем. А потом еще с благодарностью принимает — не отказывает — рублик, который она украдкой сует «батюшке» при прощании.

— Спаси тебя Господи! — говорит старушка Владыке. — Теперь мне и умереть в этой комнатке будет сладко.

* * *

Раз за разом я наблюдал, как Владыка Василий в буквальном смысле отдает себя в послушание каждому, кто к нему обращается. Причем было видно, что кроме самого искреннего желания послужить людям за этим стоит и еще нечто совершенно особенное, ведомое лишь ему.

В этих размышлениях мне припомнилось, что слово «послушание» происходит от глагола «слушать». И постепенно я стал догадываться, что через это смиренное послушание Владыка научился чутко слышать и постигать волю Божию. От этого вся его жизнь становилась не больше не меньше как постоянным познанием Промысла Божиего, таинственной, но совершенно реальной беседой со Спасителем, когда Он говорит с человеком не словами, а обстоятельствами жизни и дарует Своему собеседнику величайшую награду — быть Его орудием в нашем мире.

* * *

Как-то летом, году в 1990-м, в один из приездов Владыки в Москву к нему пришел познакомиться гренадерского вида молодой священник. И с места в карьер предложил Владыке послужить у него на приходе. Владыка, как всегда, не заставил просить себя дважды. А я понял, что у нас начинаются очередные проблемы.

— А где приход-то твой? — спросил я, мрачно оглядывая молодого батюшку.

По моему тону гренадер понял, что я ему не союзник.

— Недалеко! — неприветливо сообщил он мне.

Это был обычный ответ, за которым могли скрываться необозримые пространства нашей бескрайней Родины.

— Вот видишь, Георгий, недалеко! — попытался успокоить меня Владыка.

— Не очень далеко... — уточнил гренадер.

— Говори, где? — сумрачно потребовал я.

Батюшка немного замялся.

— Храм восемнадцатого века, таких в России не сыщешь! Село Горелец... Под Костромой...

Мои предчувствия начинали сбываться.

— Понятно! — сказал я. — А от Костромы сколько до твоего Горельца?

— Километров сто пятьдесят... Точнее, двести... — честно признался батюшка. — Аккурат между Чухломой и Кологривом.

Я содрогнулся. И стал вслух прикидывать:

— Четыреста километров до Костромы, потом еще двести... Кстати, Владыка, вы хоть немного себе представляете, какие там дороги — между Чухломой и Кологривом? Слушай, батюшка, а от костромского архиерея у тебя благословение на служение Владыки есть? — ухватился я за последнюю надежду.— Ведь без благословения ему в чужой епархии служить нельзя!

— Без этого я бы и не подходил, — безжалостно заверил меня гренадер. — Все благословения у нашего архиерея заранее получены.

Таким вот образом Владыка Василий и очутился на глухой дороге по пути к затерянной в костромских лесах деревушке. Отец Андрей Воронин, так звали гренадера, оказался замечательным тружени-ком-священником, каких много пришло в Церковь в те годы. Выпускник МГУ, он восстанавливал разрушенный храм, создал приход, школу, прекрасный детский лагерь. Путь до его деревни был действительно долог, так что спутники успели изрядно устать.

Неожиданно машина остановилась. На дороге буквально несколько минут назад произошла авария — грузовик лоб в лоб столкнулся с мотоциклом. На земле в пыли лежал мертвый мужчина. Над ним в оцепенении стоял юноша. Поблизости курил понурый водитель грузовика.

Владыка и его спутники поспешно вышли из автомобиля. Но помочь уже ничем было нельзя. Мгновенно ворвавшееся в наш мир торжество жестокой бессмысленности, картина непоправимого человеческого горя подавили всех, кто оказался в эту минуту здесь, на дороге.

Молоденький мотоциклист, зажав в руках шлем, плакал — погибший был его отцом. Владыка обнял молодого человека.

— Я священник. Если ваш отец был верующим, я могу совершить необходимые для него сейчас молитвы.

— Да, да! — начиная выходить из оцепенения, подхватил молодой человек.— Сделайте, пожалуйста, все что надо! Отец был православным. Правда, он никогда не ходил в церковь — все церкви вокруг посносили... Но он всегда говорил, что у него есть духовник! Сделайте, пожалуйста, все как положено!

Из машины уже несли священнические облачения. Владыка не удержался и осторожно спросил молодого человека:

— Как же так получилось, что ваш отец не бывал в церкви, а имел духовника?

— Да так получилось... Отец много лет слушал религиозные передачи из Лондона. Их вел какой-то священник Родзянко. Этого батюшку папа и считал своим духовником. Хотя никогда в жизни его не видел.

Владыка заплакал и опустился на колени перед своим умершим духовным сыном.

Странствия... Далекие и близкие, они воистину благословенны для учеников Христовых, потому что и Бог был Странником. Да и сама жизнь Его — странствие. Из горнего мира — к нам, на грешную землю. Потом — по холмам и долинам Галилеи, по знойным пустыням и людным городам. По потемкам человеческих душ. По сотворенному Им миру, среди людей, забывших, что они — Его дети и наследники.

* * *

Быть может, Владыка так любил странствия еще и потому, что в путешествиях, среди неожиданностей, а иногда и опасностей, он чувствовал особое присутствие Божие. Недаром за каждой службой Церковь особо молится о «плавающих и путешествующих». Потому-то и в этой скромной книге немало историй, связанных с дорогой. Сколько же поразительных, а иногда и совершенно неповторимых событий совершалось во время странствий!

Скажу честно, мы пользовались кротким, беспрекословным послушанием Владыки. В 1992 году мы с Вячеславом Михайловичем Клыковым и нашим замечательным старшим другом, академиком Никитой Ильичом Толстым, председателем Международного фонда славянской письменности, подготовили паломничество большой делегации в Святую Землю, чтобы впервые привезти оттуда в Россию Благодатный огонь. После пасхальной ночи в Иерусалиме паломники должны были направиться автобусом в Россию, провозя Благодатный огонь через православные страны, находящиеся на пути, — Кипр, Грецию, Югославию, Румынию, Болгарию, Украину, Белоруссию, и так до самой Москвы.

Это сейчас Благодатный огонь в самолетах каждый год везут во многие города прямо к пасхальной службе. А тогда, в первый раз, это путешествие стоило множества забот и хлопот. Оно должно было продолжаться целый месяц. Святейший Патриарх Алексий направил в поездку двух архимандритов — Панкратия, нынешнего епископа и наместника Валаамского монастыря, и Сергия, который вскоре был назначен архиереем на Новосибирскую кафедру.

Одной из участниц паломнической группы должна была стать дочь маршала Жукова, Мария Георгиевна. Но прямо накануне отъезда она расхворалась. Следовало срочно найти человека, который смог бы поехать вместо нее. Сложность заключалась в том, что за столь короткий срок сделать визы, да еще сразу для множества стран, было невозможно. И тогда мы снова вспомнили о Владыке Василии, который как раз в тот день объявился в Москве.

К стыду нашему, мы как-то не задумывались, что Владыке, которому исполнилось уже семьдесят семь лет, будет совсем непросто целый месяц жить в автобусе и что у него какие-то дела в Москве. Главным для нас было то, что, во-первых, Владыка, как всегда, согласится. А во-вторых, что вопросы с визами решатся сами собой: Владыка был гражданином Великобритании, и с его паспортом в странах, находящихся на пути следования, проблем не возникало.

К тому же с участием Владыки Василия паломничество обретало такого духовного руководителя, о котором можно было только мечтать. Мы даже пожалели, что раньше не вспомнили о нем. В довершение ко всему Владыка, в отличие от многих других участников паломничества, знал английский,

немецкий и французский языки. А еще — сербский, греческий, болгарский и немного румынский. Святейший Патриарх Алексий благословил его возглавить паломническую группу, что переполнило Владыку радостью и чувством чрезвычайной ответственности.

К слову сказать, со здоровьем Владыки все, слава Богу, обошлось благополучно. Один из участников поездки, Александр Николаевич Крутов, каждый день перевязывал ему больные ноги и следил, чтобы он не забывал принимать лекарства. В общем, по словам самого Владыки Василия, ухаживал за ним как родная мать.

А тогда, перед отъездом, помню, мы молниеносно собрали архиерея и с облегчением отправили в далекий путь. Все наши проблемы были решены!

Зато они начались, когда паломники стали пересекать государственные границы. Наша делегация должна была проходить пограничный контроль по загодя оформленной групповой визе. В эту визу была вписана Мария Георгиевна Жукова. И никакого епископа Василия (Родзянко) в ней не значилось.

Началось все с Израиля, который славится лютой дотошностью в пограничных и таможенных делах. Работники израильских спецслужб в аэропорту сразу отделили необычную группу из России и стали вызывать всех по именам. Пока речь шла об архимандрите Панкратии, архимандрите Сергии, Александре Николаевиче Крутове и о других, проблем не возникало. Но когда назвали имя Марии Георгиевны Жуковой, вместо нее встал Владыка Василий. Он приветливо улыбнулся израильскому агенту и поклонился.

— То есть как? — не понял агент. — Я назвал имя Марии Георгиевны Жуковой.

— Мария Георгиевна Жукова — это я,— простодушно ответил Владыка.

— То есть как — вы? — опешил агент. — Вы кто?

— Я?.. Я — русский епископ Василий!

— Мария Георгиевна Жукова — русский епископ?! Здесь не место для шуток! Как ваше имя?

— По паспорту или...

— Конечно, по паспорту! — фыркнул агент.

— По паспорту — Владимир Родзянко.

— Мария Жукова, епископ Василий, Владимир Родзянко?.. Да откуда вы взялись?

— Вообще-то я живу в Америке... — начал рассказывать Владыка.

— Сейчас мы вам все объясним! — попытались было вмешаться в разговор остальные члены делегации.

Но агент резко оборвал их:

— Попрошу посторонних помолчать!

И снова грозно обратился к Владыке.

— Так значит, вы говорите, что вы русский епископ, но живете почему-то в Америке? Интересно!.. Предъявите ваш паспорт.

— Паспорт у меня великобританский,— сразу предупредил Владыка, протягивая документ.

— Что-о? — взвился от возмущения агент и затряс перед лицом Владыки групповой визой. — А в этом документе кем вы значитесь?!

— Как вам сказать? — проговорил Владыка, сам себе удивляясь — Дело в том, что в этом документе я — Мария Георгиевна Жукова.

— Хватит! — заорал агент. — Сейчас же отвечайте, кто вы?

Владыка был весьма огорчен, что стал причиной переживаний для этого молодого человека. Но, при всей своей кротости, он не любил, когда на него кричат.

— Я — русский священник, епископ Василий! — с достоинством произнес он.

— Епископ Василий? А кто же тогда Владимир Родзянко?

— Это тоже я.

— А Мария Георгиевна Жукова?

— И Мария Георгиевна — тоже я, — развел руками Владыка.

— Так!.. А живете вы?..

— В Америке.

— А паспорт?

— А паспорт у меня британский.

— А здесь?..

— А здесь я — Мария Георгиевна Жукова...

Такая сцена повторялась на каждой границе.

Однако, несмотря на все эти мытарства, Владыка Василий был совершенно счастлив. И тем, что ему удалось исполнить свою мечту — помолиться на Пасху у Гроба Господня. И тем, что после стольких лет расставания он смог, хотя бы и проездом, побывать в своей любимой Югославии. А еще — он хорошо исполнил данное ему важное послушание и возглавил паломничество в Святую Землю, и в Москве, в праздник святых Кирилла и Мефо-дия, смог прошествовать крестным ходом рядом с Патриархом Алексием из Успенского собора

Кремля на Славянскую площадь, торжественно неся перед собой скляницу с горящим в ней Благодатным огнем.

* * *

Хотя Владыка никогда и не декларировал этого, но сослужить службу России и Русской Церкви было заветной целью его жизни. Так его воспитали. Однажды нам удалось договориться на Первом канале Центрального телевидения записать цикл передач — бесед о Боге и Церкви, о древних святых, новомучени-ках, России и русской эмиграции. Владыка Василий был нездоров, но примчался в Москву и из последних сил день и ночь работал над этими передачами. Они стали первыми подобного рода беседами на советском тогда еще телевидении. Эти программы вызвали небывалый интерес у зрителей и многократно повторялись. Где бы Владыка потом ни появлялся, люди выражали ему признательность за то, что обрели веру благодаря его беседам. Для Владыки такие свидетельства были высшей наградой.

Многое из церковной истории XX века по-новому открывалось нам из рассказов Владыки. Как-то в его присутствии завели спор на популярную тогда тему — о епископате советского времени. Некоторые высказывания были даже не просто осуждающими, а злобными и враждебно-ядовитыми. Владыка молча слушал спорящих. Когда же бесстрашные судьи русских архиереев обратились к нему за само собой разумеющейся, как им казалось, поддержкой, Владыка просто рассказал одну давнюю историю.

В начале 60-х годов к нему, тогда еще священнику, прямо на лондонскую квартиру приехал митрополит Никодим, председатель Отдела внешних церковных сношений. Для беседы обоим пришлось лечь на пол, чтобы филеры, нигде не выпускавшие из вида митрополита Никодима, не смогли записать разговор через оконное стекло.

Владыка Никодим шепотом рассказал отцу Владимиру, что советские власти со дня на день собираются закрыть Почаевскую лавру, а иерархи на Родине уже исчерпали все возможности, чтобы помешать этому. Владыка просил отца Владимира организовать на радио Би-Би-Си и «Голосе Америки» специальные передачи, чтобы не дать советскому руководству возможности расправиться с Почаевом. Оба — и митрополит, и отец Владимир — прекрасно понимали, чем рискует Владыка Никодим, обращаясь к своему собеседнику с подобной просьбой.

Уже на следующий день тема Почаева стала ведущей в религиозных программах Би-Би-Си и «Голоса Америки». Тысячи писем протеста со всего мира полетели в адрес советского правительства. Это оказало влияние — может быть, даже решающее — на власть, и она вынуждена была вновь разрешить деятельность Почаевской лавры.

В 1990 году мне довелось побывать с Владыкой Василием в Почаеве. Он впервые оказался здесь. Совершил литургию и смог встретиться с теми, кто так же, как и он, были участниками драматических событий тридцатилетней давности.

* * *

Что еще вспомнить о Владыке? Так уж получалось, что каждый его приезд совпадал с каким-нибудь исключительным событием. Тысячелетие Крещения Руси, первое принесение Благодатного огня, панихида по царской семье, первые религиозные программы по Центральному телевидению. Как любил повторять сам Владыка: «Когда я перестаю молиться, совпадения прекращаются».

Не составил исключения и приезд Владыки в Москву летом 1991 года. Он прибыл тогда в составе большой делегации из Соединенных Штатов на первый Всемирный конгресс соотечественников. Представителей русской эмиграции из многих стран мира, независимо от их политических убеждений, впервые официально пригласили в Москву. По замыслу руководства страны, эта встреча должна была стать этапом новой жизни посткоммунисти-ческой России.

Народа приехало великое множество. Рискнули появиться даже те эмигранты, которые раньше и носа не казали в Советский Союз. Прибыли такие «недобитые белогвардейцы», которые всю свою жизнь ни на йоту не верили советской власти. Приехали даже участники власовских формирований. Как уж этих смогли убедить, мне до сих пор непонятно. Видно, очень всем хотелось повидать Родину!

Гостиница «Интурист» была забита до отказа. Эмигранты и их потомки гуляли по Москве, разглядывая город и лица людей. Поражались тому, с каким интересом к ним здесь относятся. А еще больше — с какими завышенными надеждами, доходящими порой до безудержных фантазий, их здесь принимают. В то время было действительно немало прекраснодушных людей, которые свято верили, что «заграница нам поможет». К слову сказать, если кто от лица русской эмиграции не на словах, а на деле и внес вклад в духовное возрождение России, то это был именно скромный заштатный епископ Василий наряду с еще несколькими под-вижниками-эмигрантами — архиереями, священниками и мирянами.

Главным событием конгресса соотечественников стала Божественная литургия в Успенском соборе Московского Кремля. После долгих десятилетий запретов на совершение богослужений в кремлевских храмах ее возглавлял Святейший Патриарх Алексий. Владыка Василий тоже сослужил Патриарху. На беду, за неделю до вылета в Москву он у себя в Вашингтоне сломал ногу. А поскольку пропустить такое важное событие Владыка не мог, то прибыл на Родину с загипсованной ногой и очень забавно прыгал на костылях, еле-еле поспевая вслед за шумной толпой русских эмигрантов.

Ранним утром 19 августа, в день Преображения Господня, из гостиницы «Интурист» выехали десятки автобусов с эмигрантами, прибывшими со всех континентов. Их привезли к Кремлю, к Кутафьей башне. Не веря себе, со слезами на глазах,, они прошествовали через кремлевские ворота к Успенскому собору, где Святейший Патриарх Алексий с сонмом архиереев (в их числе был и Владыка Василий на костылях) начал Божественную литургию.

Но, как известно, как раз в это время, утром 19 августа 1991 года, произошло событие, которое будет вспоминаться в отечественной истории четырьмя заглавными буквами — ГКЧП. Да-да, именно в тот час, когда Святейший Патриарх молился в Успенском соборе, случился государственный переворот.

Так что, когда растроганные и переполненные счастьем эмигранты после окончания литургии вышли из Кремля, перед их потрясенными взорами предстали не туристические автобусы, а плотная стена автоматчиков, за которыми высились ряды танков и бронетранспортеров.

Сначала никто ничего не понял. Но потом кто-то в ужасе закричал:

— Я так и знал!!! Большевики снова нас обманули! Это была ловушка!

Недоумевающие солдаты в рядах оцепления растерянно переглядывались. Из толпы эмигрантов раздавались отчаянные крики:

— Я предупреждал!!! Нельзя было ехать! Нас заманили! Ловушка, ловушка!!! Это все специально подстроено!

В это время к впавшим в панику эмигрантам быстро приблизился офицер, которому уже были даны распоряжения относительно делегатов конгресса соотечественников. Следовало срочно проводить их на Лубянскую площадь, где делегатов ждали их автобусы, отправленные туда после появления у Кремля войск. Затем как можно скорее иностранцев надо было доставить в гостиницу «Интурист».

— Товарищи, без паники! — командным голосом объявил офицер. — Предлагаю всем организованно пройти на Лубянку! Вот эти люди вас проводят!

При этом офицер указал на взвод автоматчиков.

— Нет, нет, мы не хотим на Лубянку!!! — наперебой закричали эмигранты.

— Но вас же там ждут! — искренне удивился офицер.

Это привело эмигрантов в еще больший ужас.

— О, нет!!! Только не на Лубянку! Ни в коем случае! — вопили все.

Офицер еще несколько раз пытался воззвать к здравому смыслу, но поскольку это ни к чему не привело, он дал распоряжение своим бойцам, и те, энергично подталкивая эмигрантов то руками, то дулами автоматов, погнали их к Лубянской площади.

Все были в таком шоке, что забыли про Владыку Василия. Он на своих костылях так и остался у Кутафьей башни в окружении солдат и бронетехники. О ГКЧП к тому часу еще никто не слышал. Люди, оказавшиеся возле Кремля, строили свои догадки, но, конечно же, никто ничего не мог понять. Многие стали узнавать Владыку Василия и обращаться к нему за разъяснениями. Скоро вокруг растерянного архиерея, который был на голову выше всех, образовался целый митинг.

Между тем эмигранты, оказавшись на Лубянской площади, поняли, что их привели к автобусам и что путь им предстоит в гостиницу, а не в подвалы КГБ. Ту'гто наконец они и вспомнили о своем епископе! Секретарь Владыки Мэрилин Суизи выскочила из автобуса и мужественно устремилась назад к Кремлю, к танкам и бронетранспортерам, по этой загадочной стране, к своему дорогому Владыке Василию.

Она сразу увидела его. Владыка был похож на седовласого вождя, возвышающегося над толпой в самом центре бушующего митинга. Мэрилин протиснулась к нему и кратко, но убедительно обозначила путь к спасению — надо двигаться на Лубянку. Но Владыка на своих костылях просто физически не мог одолеть такой маршрут. Он объяснил Мэрилин, что необходимо найти какой-нибудь транспорт. Мэрилин вынырнула из митингующей толпы и огляделась вокруг. Никакого транспорта, кроме ревущей бронетехники, поблизости не было. Мэрилин подошла к молодому офицеру и на своем ломаном русском объяснила, что здесь находится старый священник из Америки, которого необходимо отвезти на Лубянскую площадь. Офицер развел руками: «Что я могу вам предложить? Только танк! Или самоходное орудие».

Вдруг Мэрилин заметила, что неподалеку притормозила небольшая, вполне подходящая машина.

— А что если на этом джипе?!

— На «воронке», что ли? — обрадовался офицер. — Это — пожалуйста. Сейчас договоримся с милицией.

Он проявил искреннее участие к судьбе иностранцев, и скоро «воронок» подъехал к толпе, в центре которой возвышался Владыка. Мэрилин вслед за офицером и двумя милиционерами стала пробираться к нему. Перекрикивая толпу и ревущие танки, Мэрилин сообщила Владыке, что их ждет замечательный джип, который готов отвезти их на Лубянку.

Все вместе — милиционеры, офицер и Мэрилин — подхватили Владыку и потащили сквозь толпу. Увидев это, народ заволновался.

— Что такое? Куда уводят священника? — возмущались люди.

Когда же все увидели, что старого батюшку с загипсованной ногой пытаются засунуть в черный «воронок», разъяренный народ бросился защищать Владыку:

— Начинается!!! Уже священников арестовывают! Не отдадим батюшку! Стеной станем за него!

— Нет, нет! — в отчаянии кричал Владыка, отбиваясь от своих спасителей. — Отпустите меня, пожалуйста! Я хочу на Лубянку!

Еле-еле Владыку с его ногой и костылями удалось затащить в машину и вывезти сквозь разгневанную толпу.

Владыка смотрел в окно «воронка» и сквозь слезы благодарности повторял:

— Какие люди! Какие люди!

Вскоре архиерея встретила на Лубянке его любящая паства.

* * *

Даже хворая, в последние годы жизни, он все равно стремился в Россию в надежде, что еще сможет послужить ей.

В последний раз Владыка приехал в Москву уже совсем больным. Несколько недель он провел в постели. Наталья Васильевна Нестерова, в чьем доме он гостил, обеспечила ему заботливый уход. Но я, понимая, что Владыка, возможно, никогда больше не вернется в Россию, попросил, чтобы вместо сиделок у его постели по очереди дежурили монахи и послушники нашего Сретенского монастыря. Ведь молодые монахи смогли бы пообщаться с Владыкой, спросить совета, задать вопросы, на которые способен ответить только много переживший, духовно опытный священник.

Скорее всего, мои монахи были не самыми лучшими сиделками. Наверное, они задавали больному архиерею слишком много вопросов и требовали слишком большой отдачи. Но так же, как для них было необычайно полезно провести со старым архиереем эти дни и ночи, так и для Владыки было важно общаться с теми, кто придет ему на смену в Церкви. Он был счастлив от того, что, пусть даже превозмогая себя, может отвечать на вопросы, наставлять, передавать свой опыт и знания, может совершать служение, ради которого жил и вне которого себя не мыслил.

* * *

В свое последнее сокровенное путешествие — в небесное странствие из отечества земного в долгожданное Отечество Небесное — Владыка Василий отправился совершенно один. Утром его нашли бездыханным на полу в вашингтонской комнате. Здесь Владыка прожил многие годы. Комнатка, единственная в квартире, была крохотной, но кроме самого Владыки в ней каким-то образом умещались домовый храм, радиостудия, архив его радиопередач за несколько десятилетий, гостеприимная трапезная для частых гостей и рабочий кабинет. Места хватало даже для постояльцев: приезжие из России порой останавливались у Владыки на ночь-другую, а то и на недельку.

Даже после смерти Владыка не отказал себе в удовольствии еще немного попутешествовать.

Родные долго не могли определиться с местом его упокоения. Предлагали хоронить то в России — все-таки Родина, то в Англии — рядом с его матушкой, то в Сербии — очень уж он ее любил. Представляю, в каком восторге пребывала на небесах душа Владыки: любая из поездок обещала быть увлекательной. Но покойника свозили всего лишь из Вашингтона в Нью-Йорк: кто-то из родственников настаивал, чтобы его похоронили в находящемся неподалеку от города монастыре Ново-Дивеево. Однако там что-то не сложилось, и Владыка снова вернулся в Вашингтон. Здесь земные его путешествия все-таки завершились, и Владыка упокоился на православном участке кладбища «Rock Creek».

При жизни Владыка иногда шутливо называл себя «покойным» епископом. По статусу он был всего лишь заштатным архиереем, уволенным «на покой» из Американской Автокефальной Церкви. Такой епископ действительно не руководит ничем и не решает в официальной церковной жизни ровным счетом ничего. Поэтому Владыка время от времени так и представлялся: «покойный епископ Василий». Но он был настоящим Владыкой! Он беспредельно владычествовал над человеческими душами. Несокрушимой силой этой удивительной власти, которая и сегодня простирается над теми, кто имел счастье знать Владыку Василия, были его незабываемые и неповторимые доброта, вера и любовь.

ссылки на книгу "Несвятые святые":

http://books.imhonet.ru/r.php?download_book&url=http://chitateli.ucoz.ru/load/0-0-0-34-20

http://books.imhonet.ru/r.php?download_book&url=http%3A%2F%2F89.111.53.114

Саи Рам!

Признаюсь, давно не приходила от чтения книги в такое волнение, душе радостно и грустно.

Дорогая СаиМа! А почему грустно?

На меня эта книга тоже произвела доброе впечатление... Были, правда, два момента в ней (вернее, две главы), которые не так уж однозначно были восприняты.

Это глава об уходе Сергея Бондарчука и глава, где есть упоминание о черном пуделе и его мистической связи с Мефистофелем...

Опять Лев Николаевич Толстой представлен как некое противостояние вере... Однако, творчество и исповедальная искренность Толстого - это чаще всего тот самый катализатор, который приводит человека к истинной вере в Бога и к Богу...

Саи Рам!

А почему грустно?

Грустно, Леночка, оттого, что жила в одно время, в одной стране с такими удивительными людьми, и не знала их, и даже не слышала раньше о них.

Саи Рам!

Саи Рам!

Здесь вы можете посмотреть фильм о Псково-Печорском монастыре, увидеть старцев обители.

После прочтения книги всё видится как-то особенно!

Изменено 11 ноября, 2012 пользователем СаиМа

Грустно, Леночка, оттого, что жила в одно время, в одной стране с такими удивительными людьми, и не знала их, и даже не слышала раньше о них.

Саи Рам!

Поняла... И сейчас такие люди есть... Я благодарю Свами, что Он позволил узнать о Себе и привести к Себе. Благодарю еще за то, что все случается вовремя: наши встречи с людьми, прочитанные книги, внутренние откровения и самая главная Встреча.

Спасибо за видео! Действительно, после прочтения книги его смотришь совсем иначе.

Ом Шри Саи Рам!

Я просто влюбилась в эту книгу, поэтому с удовольствием слушаю все, что говорит ее автор

 

 

как интересно

совсем недавно подарили эту книгу, чуть только пока успела её посмотреть, почитаем теперь более подробно  

 

СаиМа, спасибо, что поделились! 

Большое спасибо за тему. Мне тоже книга понравилась очень и очень помогла в какой-то момент настроиться на "нужную" волну. Прочитал буквально за 2 вечера, правда они растянулись до глубокой ночи)

Мне понравилась эта книга. Она написана живо, с юмором, совсем не назидательно.
Все рассказы - не придуманные, речь только о наших современниках. Отец Тихон пишет хорошим, ясным языком. Исподволь автор знакомит читателей с подлинной жизнью монахов Псково-Печерского монастыря, ничего не приукрашивая, что ценно. Под обложкой книги собрано больше 50-ти рассказов (не только о монахах), снабженных черно-белыми фотографиями. Многие рассказы просто замечательные.

Замысел архимандрита Тихона, по его словам, – показать действие промысла Божьего в жизни разных людей, от великих подвижников (например, отца Иоанна Крестьянкина - последнего старца), до простых монахов, совсем не идеальных, а также известных персон (к примеру, Булата Окуджавы, Андрея Битова, дочери и тещи маршала Жукова), и современников без громких имен.

Кстати, книга стала самой продаваемой за последние 20 лет (уже издано миллион сто тысяч). Интересно, что её читают и атеисты.


http://www.ot-stories.ru/

Полный текст: http://lib.rus.ec/b/348562/read
. Объявлены обладатели престижной ежегодной национальной премии "Книга года". Имена победителей были названы в рамках прошедшей 5 сентября торжественной церемонии открытия 25-ой Московской международной книжной выставки-ярмарки, сообщает РИА Новости. В номинации "Проза года" победил сборник архимандрита Тихона (Шевкунова) "Несвятые святые и другие рассказы" (издательство Сретенского монастыря, "ОЛМА Медиа Групп").

http://lenta.ru/news/2012/09/06/yearbook/

В конкурсе участвовали более тысячи книг и книжных серий. Как объявил ведущий, результатом месяца споров и сомнений жюри стал шорт-лист премии, где в каждой из одиннадцати номинаций было представлено по три лауреата. В финал номинации «Проза года» кроме книги «Несвятые святые» вышли «Немцы» А. Терехова и «Плясать до смерти» В. Попова.

Полный текст: http://lib.rus.ec/b/348562/read

 

Надежда, спасибо за ссылку в оффлайне!  

вчера попалось в ю-тубе небольшое видео об одном из героев этой книги -  "Несвятые святые" -  Иоанне Крестьянкине
 
"Познати на земли путь Твой" (Иоанн Крестьянкин)
 

"... брачная ли жизнь, монашеская ли - всё равно это крестный путь. Нужно чтобы в человеческой жизни обязательно присутствовали: простота, искренность, естественность.
Этими свойствами человеческого естества выражается желание человека полагаться не на свой ум, а на Промысел Божий, руководящий в жизни каждого человека, и во всей вселенной, и во всем человеческом роде".  -  Архимандрит Иоанн (Крестьянкин)  -  это из подписи к видео

 

эти слова отец Иоанн говорит в самом начале этого фильма

вообще, действительно, просто поражает его глубинная доброта, о которой столько написано в книге 

 

и хотя, может быть, на первый взгляд кому-то может показаться, что отец Иоанн выглядит очень простым, на самом деле это  был мудрейший человек, при жизни его почитали как старца  

 Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) 

 

и раз уж зашёл разговор здесь об этом человеке, выложу тут один отрывок о нём из книги:

 

 

       Помню, когда я был еще совсем молодым послушником, ко мне подошел один из паломников-москвичей и поведал историю, свидетелем которой только что оказался. Отец Иоанн в окружении множества людей спешил по монастырскому двору к храму. Вдруг к нему бросилась заплаканная женщина с мальчиком лет трех на руках.

      — Батюшка, благословите ребенка на операцию! Врачи требуют срочно, в Москве…

      Отец Иоанн остановился и сказал женщине слова, которые просто потрясли паломника-москвича:

      — Ни в коем случае! Он умрет на операционном столе. Молись, лечи его, но операцию не делай ни в коем случае. Он выздоровеет.

      И перекрестил младенца.

      Мы сидели с этим паломником и сами ужасались от своих размышлений. А вдруг батюшка ошибся? Что, если ребенок умрет? Что мать сделает с отцом Иоанном, если такое случится?

Мы, конечно, не могли заподозрить отца Иоанна в вульгарном противлении медицине, встречающемся, хотя и очень редко, в духовной среде. Он неоднократно благословлял, а порой и настаивал на хирургических операциях. Среди его духовных детей было немало известных врачей.

      С ужасом мы ждали, что будет дальше. Явится ли в монастырь убитая горем мать и устроит чудовищный скандал, или все будет именно так, как предсказал отец Иоанн? Судя по тому, что батюшка по-прежнему мирно продолжал свой ежедневный путь между храмом и кельей, нам оставалось лишь заключить, что старец, давая столь решительный совет, знал, что говорил.

      Доверие и послушание — главное правило общения между православным христианином и его духовным отцом. Конечно, по отношению далеко не к каждому духовнику можно проявлять полное послушание, да и духовников-то таких единицы. Это на самом деле непростой вопрос. Случаются трагедии, когда неразумные священники начинают мнить себя старцами и при этом повелевать, самонадеянно приказывать и, наконец, совершать абсолютно непозволительное в духовной жизни — подавлять свободу своих духовных детей.

      Отец Иоанн никогда не диктовал и не навязывал свою волю.

      Он бесконечно ценил человеческую свободу и относился к ней с каким-то особым благоговением. Батюшка готов был уговаривать, увещевать, готов был даже умолять об исполнении того, что, как он знал, необходимо для обратившегося к нему человека. Но если тот упорно настаивал на своем, батюшка обычно вздыхал и говорил:

      — Ну что ж, попробуйте. Делайте как знаете…

      И всегда, насколько мне известно, те, кто не исполнял советов отца Иоанна, в конце концов горько в этом раскаивались. Как правило, в следующий раз они приходили к батюшке уже с твердым намерением исполнить то, что он скажет. А тот с неизменным сочувствием и с любовью принимал этих людей, не жалел для них времени и сил, всячески старался исправить их ошибки.

* * *

      История о мальчике и об операции напомнила мне похожий случай, произошедший лет десять спустя. Но закончился он совсем по-другому.

      Жила в те годы в Москве необычайно интересная и своеобразная женщина — Валентина Павловна Коновалова. Казалось, она сошла с полотен Кустодиева — настоящая московская купчиха. Была она вдовой лет шестидесяти и директором большой продуктовой базы на проспекте Мира. Полная, приземистая, Валентина Павловна обычно торжественно восседала за большим канцелярским столом в своей конторе. Повсюду на стенах, даже в самое тяжелое советское лихолетье, у нее висели внушительных размеров бумажные репродукции икон в рамах, а на полу под письменным столом лежал большущий целлофановый мешок, набитый деньгами. Ими Валентина Павловна распоряжалась по своему усмотрению — то отправляя подчиненных закупить партию свежих овощей, то одаривая нищих и странников, во множестве стекавшихся к ее продовольственной базе.

      Подчиненные Валентину Павловну боялись, но любили. Великим постом она устраивала общее соборование прямо в своем кабинете. На соборовании всегда благоговейно присутствовали и работавшие на базе татары. Частенько в те годы дефицита к ней заглядывали московские настоятели, а то и архиереи. С некоторыми она была сдержанно почтительна, с другими, которых не одобряла «за экуменизм», — резка и даже грубовата.

       Меня не раз на большом грузовике посылали из Печор в столицу за продуктами для монастыря к Пасхе и к Рождеству. Валентина Павловна всегда особо тепло, по-матерински принимала нас, молодых послушников: она давно уже похоронила единственного сына. Мы подружились. Тем более что у нас всегда находилась общая тема для бесед — наш общий духовник отец Иоанн.

       Батюшка был, пожалуй, единственным человеком на свете, кого Валентина Павловна робела, но при этом бесконечно любила и уважала. Дважды в год она со своими ближайшими сотрудниками ездила в Печоры, там говела и исповедовалась. В эти дни ее невозможно было узнать — тихая, кроткая, застенчивая, она ничем не напоминала «московскую владычицу».

       Осенью 1993 года происходили перемены в моей жизни: я был назначен настоятелем Псково-Печерского подворья в Москве. Оно должно было расположиться в старинном Сретенском монастыре. Для оформления множества документов мне часто приходилось бывать в Печорах.

       У Валентины Павловны болели глаза, ничего особенного — возрастная катаракта. Как-то она попросила меня испросить благословение у отца Иоанна на небольшую операцию в знаменитом Институте Федорова. Ответ отца Иоанна, признаться, удивил меня: «Нет, нет, ни в коем случае. Только не сейчас, пусть пройдет время», — убежденно сказал он. Вернувшись в Москву, я передал эти слова Валентине Павловне.

       Она очень расстроилась. В Федоровском институте все уже было договорено. Валентина Павловна написала отцу Иоанну подробное письмо, снова прося благословения на операцию и поясняя, что дело это пустяшное, не стоящее и внимания.

       Отец Иоанн, конечно же, не хуже ее знал, насколько безопасна операция по поводу катаракты. Но, прочитав привезенное мною послание, он очень встревожился. Мы долго сидели с батюшкой, и он взволнованно убеждал меня во что бы то ни стало уговорить Валентину Павловну сейчас отказаться от операции. Он снова написал ей пространную депешу, в которой умолял и своей властью духовника благословлял отложить операцию на некоторый срок.

       В то время мои обстоятельства сложились так, что выпало две свободных недели. Больше десяти лет у меня не было отпуска, и поэтому отец Иоанн благословил съездить подлечиться на две недели в Крым, в санаторий. И непременно взять с собой Валентину Павловну. Об этом же он написал ей в своем письме, прибавив, что операцию она должна сделать потом, через месяц после отпуска.

       — Если она сейчас сделает операцию, она умрет… — грустно сказал батюшка, когда мы прощались.

       Но в Москве я понял, что нашла коса на камень.

       Валентина Павловна, наверное впервые в жизни, взбунтовалась против воли своего духовника.   Последний раз она была в отпуске в далекой юности и теперь, кипятясь, сердито повторяла:

       — Ну вот, что это еще батюшка надумал? Отпуск!.. А на кого я базу оставлю?

       Она была всерьез возмущена, что из-за какой-то «ерундовой глазной операции» отец Иоанн «заводит сыр-бор». Но тут уж я решительно не стал ничего слушать и заявил, что начинаю хлопотать о путевках в санаторий, а в ближайшее время мы едем в Крым. В конце концов Валентина Павловна казалось смирилась.

       Прошло несколько дней. Я получил от Святейшего благословение на отпуск, заказал две путевки (поздней осенью их несложно было найти) и позвонил на базу, сообщить Валентине Павловне дату нашего выезда.

       — Валентина Павловна в больнице. Ей сегодня делают операцию, — известил меня ее помощник.

       — Как?! — закричал я. — Ведь отец Иоанн запретил!..

       Выяснилось, что пару дней назад на базу заглянула какая-то монахиня. Она была врачом и, узнав об истории с катарактой, тоже не могла согласиться с решением отца Иоанна. Полностью поддержав Валентину Павловну, она взялась испросить благословения на операцию у одного из духовников Троице-Сергиевой лавры и в этот же день такое благословение получила. Валентина Павловна, удовлетворенная, поехала в Федоровский институт, рассчитывая после быстрой и несложной операции через два-три дня отправиться со мною в Крым. Но во время операции с ней случился тяжелейший инсульт и полный паралич.

       Узнав об этом, я бросился звонить в Печоры эконому монастыря отцу Филарету, келейнику батюшки. В исключительных случаях отец Иоанн приходил к отцу Филарету и пользовался его телефоном.

       — Как же вы так можете? Почему же вы меня не слушаете? — чуть не плакал батюшка, услышав мой сбивчивый и печальный рассказ. — Ведь если я на чем-то настаиваю, значит знаю, что делаю!

Что мог я ему ответить? Спросил только, как мы можем помочь — Валентина Павловна до сих пор оставалась без сознания. Отец Иоанн велел взять из храма в келью запасные Святые Дары, чтобы, как только Валентина Павловна придет в себя, будь то днем или ночью, я без промедленья отправился исповедовать и причастить ее.

       По молитвам отца Иоанна, на следующий день Валентина Павловна пришла в сознание. Родственники немедленно сообщили мне об этом, и через полчаса я был в больнице.

       Валентину Павловну вывезли в вестибюль реанимации на огромной металлической каталке. Она лежала под белой простыней — крохотная и беспомощная. Увидев меня, она закрыла глаза и заплакала. Говорить она не могла. Но и без всяких слов была понятна ее исповедь. Я прочел над ней разрешительную молитву и причастил. Мы простились.

       На следующий день ее еще раз причастил отец Владимир Чувикин. В тот же вечер она умерла. Хоронили мы Валентину Павловну со светлым и мирным чувством. Ведь, по древнему церковному преданию, душа человека, который сподобился причаститься в день смерти, сразу восходит к престолу Господню.

 

Несвятые святые, гл. Отец Иоанн

Опять наслаждаюсь беседами отца Тихона.

 

Очень, очень интересно: встреча со студенами Московской Духовной Академии:

о духовной брани (!),

о детях с болезнью Дауна (ангелы, не знающие гнева),

о тщеславии и много других интересных тем.

 

Всего три части, другие пока не слушала. Это - вторая

 

Саи Рам

Небольшое обсуждение на форуме главы книги о кончине Сергея Бондарчука в теме "Последняя трансформация"

https://www.sairam.ru/topic/7514

И еще один момент... Долго думала публиковать или нет здесь ссылку на совсем иной отзыв о книге, не столь хвалебный и восторженный, который был написан иеромонахом Николаем и его братией и отправлен отцу Тихону. (Ответа на него, к сожалению, пока не последовало).

Но поскольку сам отзыв написан в сдержанной манере с почтением и уважением к автору книги, и выражает некоторое беспокойство и озабоченность тем, что изложенное в ней может быть ошибочно воспринято читателями, то пусть здесь будет ссылка и на него. Потому что, вполне возможно, убережет кого-то от неверных выводов и заключений после прочтения книги:

http://пустынник.рф/otzyv-na-knigu-arximandrita-tixona-shevkunova-nesvyatye-svyatye/

Ом Саи Рам

Леночка, прочла письмо и все комментарии. Спасибо за ссылку! 

 

То, что ответа не последовало, не страшно - Свами тоже не отвечал на  критику.

 

Жаль, конечно, что дух критицизма проник глубоко и в монашескую среду.

 

Как можно оценивать книгу в жанре биллетристики, хоть и православной,

с точки зрения богословских и каноничнских критериев??

 

Договорились до того, что и Александра Меня обозвали еретиком.

 

Один из комментов:

"Не читал и читать не буду,наслышан от знакомых и думаю,что эта книга лишняя и вредная,извините".

 

А в другом книга называется " попытками разрушить православие изнутри"..

 

Есть ли границы у духа осуждения?

 

Профессор Осипов критикует Паисия Святогорца,

украинские батюшки - Московскую патриархию, и этому нет конца.

 

 

Отрадно, что есть и такие отзывы на это критическое письмо:

 

"Мою дочь именно эта книга привела на первую в жизни исповедь.
И её душевное здоровье поправилось. Было до этого вообще отторжение от церкви и духовных книг.
Теперь она читает «Аскетические опыты» Игнатия Брянчанинова.
Обвенчалась с мужем.
Так что многие из говорящих о «непользе» книги, говорят теоретически.
А вот конкретная практическая польза этой книги".

 

* * *

 

Бог есть Любовь, и к любви, состраданию, снисхождению книга

о. Тихона гораздо ближе, чем смиренное и кроткое по форме но бездушно непреклонное,

по сути фарисейское письмо пустынников. Ибо фарисеи тоже налагали бремена неудобоносимые.

 

* * *

 

А вообще, конечно, вся эта критика логична и неизбежна в свете полярной двойственности нашего мира.

Танюш, я давала ссылку, чтоб прочитать письмо иеромонаха. Комменты же вообще всегда лучше пропускать...

На пустом ли месте возникла эта озабоченность монахов столь растиражированной книгой? Они говорят о том, что в некоторых отрывках для новоначальных и вообще читателей есть скрытая опасность оправдания своей греховности... Дело не только в богословских тонкостях.

Оно написанно в корректной форме, как мне кажется.

И потом, то что я писала Свете в теме "Последняя трасформация". Неверная цитата из писания потом берется за основу и цитируется как подлинная...отсюда всякого рода искажения...

Стилистика книги, адресованной широкому читателю, очень подкупает своей искренностью изложения. Но братию волнует и скрытый еле улавливаемый подтекст, который может нанести вред... Поэтому я и решила дать эту ссылку в этой теме. Для уравновешивания мнений, так сказать)

Ом Саи Рам

На пустом ли месте возникла эта озабоченность монахов столь растиражированной книгой? 

 

Леночка, но ведь критики Свами задаются тем же вопросом.

 

Они говорят о том, что в некоторых отрывках для новоначальных и вообще читателей есть скрытая опасность оправдания своей греховности..

 

Если кто-то читает только эту книгу, не вдаваясь в подробности всего святоотеческого учения,

то такое может и случиться (хотя я сильно сомневаюсь).

 

Оправдание своей греховности исходит не от прочитанной художественной книги,

а от духовной гордыни, чем больны абсолютно все.

Свалить все на о. Тихона - это хорошо?

А разве все свалено на него в этом письме? Там же не только голая критика, а просьба разобраться в каких-то моментах, вступив в диалог. Опубликую его здесь полностью, чтобы не было соблазна читать комментарии

++++++++

Христос Воскресе!

Отец Тихон, благословите!

С благодарным поклоном к Вам, читатели Вашей книги «Несвятые святые». Спаси Вас, Господь, за Ваш труд и старание.

По нашему мнению книга «Несвятые святые» содержит много душеполезных мыслей и назидательных примеров. Но вместе с тем, позвольте нам исполнить архиерейское благословение и изложить вкратце наши замечания по поводу прочитанного.

Мы не ставили перед собой задачу рецензировать Вашу книгу, но к нам обратились наши благодетели с просьбой прояснить для них некоторые моменты из вашей книги. При этом они объясняли свою просьбу недоумениями и смущением, которые возникли у них по прочтении некоторых мест из Вашей книги. Мы, в свою очередь, внимательно прочитав книгу, пришли к выводу что, да, действительно, есть места, которые могут послужить соблазном для неискушенных читателей.

Далее, в Журнале Московской Патриархии (в №1 от 2012г., стр. 56) мы прочли одобрительную статью о «Несвятых святых», которая содержала в себе следующие строки: «…помимо внешне незамысловатой событийно-сюжетной линии имеются несколько пластов осмысления, ряд сокровенных и глубинных подтекстов…».

Итак, благословите и будьте добры вместе с нами рассмотрите эти «пласты и глубинные подтексты». Надеемся на Ваше понимание и уповаем на то, что свершатся слова Писания: «Даждь премудрому вину и премудрший будет. Сказуй праведному и преложит преимати», поскольку и «совершенство совершенных несовершенно».

По нашему мнению, одним из самых соблазнительных моментов имеющих глубинный подтекст является рассказ про «Молитву и лисичку». Не будем цитировать здесь этот рассказ, понимая, что Вы его хорошо помните. На наш взгляд, душевредность этого текста заключается в том, что читающим, в том числе, детям, дается авторитетный церковный аргумент,- «Буду верить как хочу и в кого хочу.»- поскольку ангел (из этого рассказа) укорил монаха за то, что тот учил крестьянина правильно веровать в истинного Бога.

Антицерковность вытекает из этого рассказа по логике вещей: миссионерство лишается морального права проповедовать православие, поскольку миссионеру могут ответить,- Ведь в вашей же православной книге написано: «…ты со своей мудростью и книжностью отнял у него возможность… …почитать Бога иначе…», то есть,- Не мешай мне почитать Бога так, как я это делаю.

Сотрудники миссионерского отдела Московской Патриархии, прочитав этот рассказ, удивились и сказали: «Получается, что мы не имеем права проповедовать православие? И выходит, нужно упразднить миссионерство?»

Отец Тихон, не нам говорить Вам о том, что великое множество «верующих», которые и не заходят в церковную ограду, аргументируют свою позицию широко распрострененным мнением, мол,- Зачем мне идти в церковь? Я имею Бога в сердце и мне достаточно. И Ваш рассказ утверждает это душепагубное мнение и удаляет человека от Церкви и от Бога. Кстати сказать, в этом же номере Журнала Московской Патриархии, в нескольких статьях, рассказывается о том, сколько усилий Святейший патриарх Кирилл прилагает к расширению миссионерской деятельности повсеместно, и даже в Китае.

Помимо этого у нас возник вопрос,- если сюжет рассказа взят из Пролога, то почему не указан день и месяц (поскольку мы не смогли найти в Прологе такого рассказа), а если это не из Пролога то…Господи помилуй.

Это лишь один пример, взятый нами произвольно из середины книги. А теперь давайте рассмотрим все по порядку.

Итак, само название книги двусмысленно и наталкивает на кощунственное понимание святости.

Далее, в рассказе «Начало», на стр. 14 мы читаем: «Сегодня ночью мы спросили у «Сталина», кто будет править нашей страной. Он ответил, что какой-то Горбачев…». Надеемся, Вы понимаете, что «сбывшееся пророчество» не может не возбудить желания некоторых читателей заглянуть с помощью оккультизма в «будущее». Сколько же душ, в результате окажется в бесовских сетях?!

В рассказе «Отец Гавриил,»на стр. 157, образ отца Гавриила подается так, что теперь новоявленные «гавриилы» начнут расти по монастырям и епархиям, как грибы после дождя. Главный герой представлен таким образом, что читатель, в том числе, имеющий сан и власть, начинает неосознанно подражать ему. Если раньше он каялся во вспышках гнева, то теперь у него в этом нет потребности поскольку у него перед глазами живой пример, ярко преподанный в книге, написанной духовным лицом. Таким образом то, что вчера представлялось сознанию грехом, сегодня уже осознается как добродетель, в силу вышеизложенного.

Но еще больший вред происходит от того, что грех страстного человека (в данном случае, наместника), «совершенно дикий поступок» (стр. 176) «одним образованным и уважаемым монахом» возведен на уровень добродетели даже более,- «особой харизмы» (стр. 178). Нетрудно догадаться какие последствия влечет за собой такая подмена. Страстные человеки приняв за норму такой стиль поведения и заглушив голос совести самоправданием, основанным на прочитанном, уже пишут во множестве восторженные благодарственные отзывы поскольку их освободили от труда покаяния. Хвалить книгу будут не только власть имущие, но и рядовые грешники, ибо те, кто раньше каялся в своих страстях, выражавшихся в грубом характере, после прочтения книги перестанут заботиться об исправлении себя, ибо «характер не лечится» (стр. 163). И это заключение не просто какого-то врача, а окончательно вынесенное определение всем известного архимандрита Тихона, настоятеля монастыря и ректора духовной семинарии: «…я окончательно заключил, что характер не лечится» (стр.183). Но позвольте спросить, если характер не лечится, то человек не изменяется, не может избавиться от греховных привычек, ибо они есть часть характера, а, следовательно,- как же может человек спастись? Если не может измениться к лучшему, то как он «преобразится в новую тварь во Христе Иисусе»? Здесь явное противоречие с православным учением. Мы, с прискорбием, уже наблюдаем душепагубные плоды, приносимые усвоившими эту новинку.

Очевидным примером того, что характер человека подлежит изменению являются жития святых Ефрема Сирина, Нифонта Цареградского и других святых отцов. Это ошибочное утверждение о неизменности характера ежедневно опровергается самой жизнью, поскольку каждый из нас непрерывно изменяется то в лучшую, то в худшую сторону.

В рассказе «Августин», на стр. 237 сказано: «…единственным человеком, который сразу же его раскусил- «Какой это монах? Это жулик! В милицию его!»- оказывается тот самый «недуховный», «зверь» и «деспот» архимандрит Гавриил. Читающие эти строки и имеющие нрав подобный нраву отца Гавриила, могут начать доверять своему «духовному чутью» и делать соответствующие выводы о людях.

Читая рассказ «Что происходило в духовном мире в эти минуты» мы озадачились вопросом,- осознает ли автор, что он с тонкой иронией, так, что «не придерешься», высмеял и уничижил своих собратьев, диакона Григория и схиеромонаха Рафаила? Которых знает и помнит, не смотря на свое тяжелое состояние, и к которым очень уважительно относится архимандрит Кирилл (Павлов).

Коротенький рассказ «Об одной святой обители», на наш взгляд, во-первых, оправдывает смертный грех пьянства (см. 1 Кор. 6.10) тем, что можно, якобы, спастись не покаянием и избавлением от страсти, а как-то иначе, подобно монахам, описанным в рассказе. Что, в свою очередь, ведет читателя к чрезмерному упованию на милосердие Божие. А во-вторых, допустимо ли писать о собратьях в таком ключе, даже если это и было на самом деле? Не чувствуете ли Вы, что это является соблазном для «ищущих повода» и даже если все так и было, то почему бы не «покрыть срамоту отца своего»?

Оправдание страсти пьянства продолжается и в рассказе «Как-то в гостях у матушки», а именно, на стр. 328 мы читаем «…и я даже представить не мог, что она способна прикоснуться к вину. А тут чистый спирт!..» и далее по тексту. Что это, как не завуалированное оправдание страсти? В скобках заметим,- не приходил ли Вам помысел, что этот случай мог быть предсказанием и предупреждением для Вас лично? И уж совсем в скобках,- не соблазнительно ли писать о взаимоотношениях монахов в стиле любовных романов Шекспира? Да и тогдашняя келейница матушки, нынешняя игумения С., в то время встретившая Вас недалеко от дома в сером подрясничке, говорит, что она, по благословению матушки, закрыла только калитку, а не дверь дома. И уж тем более об изъятии у матушки ключей речи быть не могло. И подобает ли последнюю насельницу Дивеевской обители, схимонахиню Маргариту, постоянно называть Фросей, если даже она себя так и называла по смирению?

Со стр. 418, не приводя весь абзац, вкратце цитируем: «…Не бросайте, пожалуйста, в них камни, они делали свое дело как могли.» У читателя возникает вопрос,- какое они делали дело, пьянствуя с чиновниками? Доброе или злое? Если доброе, то цель достигнута, пьянство — добродетель. Что не может не иметь злых последствий.

«Повесть о епископе впадшем в блуд» поднимает другую злободневную тему: о блуде, но, вместе с тем, полагает основание для разнополярных выводов. Этот рассказ мог бы принести читателям душевную пользу, если бы сопровождался комментариями, наподобие тех, которыми снабдил «Отечник» свт. Игнатий (Брянчанинов). А без таких комментариев, увы-увы, достигается цель противоположная благой. Без пояснений, напрашивается вывод: если епископ после блуда может служить, то нам тем более не о чем сокрушаться после падения. В этом рассказе, слова народа: «Мы не знаем всех ваших уставов….. надевай свое облачение и служи, мы тебя прощаем»,- подвигают паству на непослушание епископу, церковным канонам и на диктат архиереям своей воли. Последствия понятны. Таким образом формируется предсказанная в Откровении «Лаодикийская церковь» (народоправческая). А слова епископа «…ни сам я себя не прощу, ни церковь меня не простит…»,- настраивают на ревизию и реформацию церковных канонов. И, как Вам известно из Откровения, люди будут воспитаны так, что не будут каяться «в блудодеянии своем» (Откр. 9.21). Так что не дай Бог кому-либо из нас воспитывать людей в таком безпокаянном духе. Ваша книга, к сожалению, не дает настроя на покаяние, а этот рассказ (без необходимых комментариев)- в особенности.

Далее, на стр. 458 читаем: «…но мы оба чувствовали, что все наши совершенно правильные объяснения будут сейчас несравненно грешнее перед Богом, чем это негаданное для нас нарушение поста». Вот каким критерием автор предлагает определять грех: «мы оба чувствовали», а не словами Христовыми «Егда отнимется от них жених, тогда постятся в тыя дни». Замечаете подмену? И другой казус: «Как… «совершенно правильные объяснения» могут стать грешными?» Следовательно добро становится злом. В результате, трапеза с жареным поросенком, в нарушение заповеди Христовой, тем более в Великую Среду, называется православным архимандритом «прекрасной, исполненной истинной христианской любви трапезой». Далее, на этой же странице Вы называете исполнение вышеупомянутой заповеди Христовой и Устава Церкви- «наши гастрономические ограничения».

Отец Тихон, помните описанный в «Отечнике» случай, когда старец с учеником приняли трапезу в постный день прежде 9-го часа, а позже, проходя мимо источника, они отказались пить воду, хотя и жаждали, во исполнение устава постного дня? Возможно и у Вас было нечто подобное этому. Почему бы не описать Вашу компенсацию, если она была, ради духовной пользы читателей?

Дабы не умножать слов, скажем, что в рассказе «О глупых горожанах» полагаются весьма удобные основания для самооправдания всех безчинств и беззаконий различных младостарцев и младоархиереев. А в рассказе» О смирении» оправдывается страсть гнева и безчеловечное избиение под властью этой страсти, ибо иноком были избиваемы не только богохульники, но и собратья. Ревность инока понятна, но если досталось и своим, то это есть одержимость страстью и одобрено быть не может. Одобряется ревность, но не одобряется страсть. И мы понимаем, что Вы хотели сказать рассказом «Как отец Рафаил пил чай», мы понимаем «что», но не согласны с тем «как» Вы это преподали. Дело в том, что у этого рассказа имеется побочный эффект. Вы, без сомнения, знаете слова Марка Подвижника о том, что причиной всякого греха являются тщеславие и сласть. И если сластолюбие есть причина и основание всех страстей, то «чаепития», представляемые читателю, как доброе дело, являются подпиткой страсти сластолюбия, препятствующей душе человеческой принести покаяние и достигнуть освобождения от страстей. И особенно это относится к монашествующим, по слову преподобного Серафима Саровского, сказавшего: «Чаепитие,- вовсе не монашеское дело».

И совсем уж недопустимыми являются слова, читаемые на стр. 605,- «Но и это было еще не все! Отец Рафаил иногда отвечал не то что за всю Вселенную, но и за Самого Господа Бога!». Что это, как не богохульство и клевета на своего духовного советника и отца? Ведь ответ отца Рафаила,- «…Господь не любит боязливых» вовсе не дает оснований утверждать, что он отвечает вместо Господа Бога. Тут хуже, ведь «отвечал», в данном контексте, однозначно понимается, как «брал на себя ответственность». И ответственность за Кого? За Господа Бога?

На 629-й странице, в рассказе «Несвятые святые» мы читаем Ваши слова: «Отец Рафаил был настоящий монах. Хотя и большой хулиган.» Не есть ли это смешение святости с грехом и добра со злом? Можно не сомневаться в том, что это небывалое в православном сознании вавилонское смешение многим придется по нраву, ибо дает «твердую надежду» спастись не прилагая усилий к тому, чтобы осовободиться от страстей. Получается, что необязательно каяться и бороться со своими греховными склонностями для того, чтобы войти в Царство Небесное (ср. Мф. 4.17). А в результате святость-то выходит какая-то новая, не святоотеческая, не святая.

Отец Тихон, обратите внимание на то, что в такой объемной книге ни одного абзаца не посвящено покаянию, а без покаяния невозможно спастись ни одной душе. А надежда спасения, тем не менее, подается. Но путем чего? Путем подспудного, порой неосознанного, оправдания своих греховных склонностей и самого самооправдания, которое является свойством диавольским. Возможно ли такое спасение? Конечно нет. Но тем не менее, Ваша книга уже действует в душах людей и количество их будет умножаться день ото дня. Ведь всем верующим хочется спастись, но трудно отказаться от чревоугодия, пьянства, гнева, блуда и прочих греховных склонностей и пристрастий, трудно и не хочется переделывать себя, ломать привычки, трудиться над собой, изменять характер. Не хочется употреблять усилия для достижения Царства Небесного внутри себя посредством всецелого покаяния.

Но в книге все герои, которым хочется подражать, благодаря Вашему талантливому изложению, не проявляют покаяния и исправления и названы хоть и «несвятыми», но святыми. И в итоге полагается начало «новой святости».

В заключение скажем, что, хотя Вы и даете свое понимание святости (стр. 635), но оно не безспорно и оставляет ощущение авторского субъективизма, и читателем не воспринимается на фоне ярких, впечатляющих образов, которым неосознанно хочется подражать.

Читая Ваши заключительные слова: «Нет на свете ничего более прекрасного, чем созерцание поразительных действий Промысла Спасителя о нашем мире» невольно хочется продолжить их следующими словами,- И нет ничего более прискорбного, чем видеть, как посредством усвоения неправильных, душепагубных мнений о спасении погибают души человеческие, за которые умер Христос. И чтобы не допустить этого мы и решили написать Вам это письмо. Надеемся на Ваше понимание, мы ни в коем случае не имели целью как-то задеть Вас лично и просим простить нам возможные резкости. Сие пишем для того, чтобы в последующих переизданиях книги были исправлены ошибки, которые могут иметь душевредные последствия. Рассчитываем на то, что исполнятся слова Писания: «Даждь премудрому вину и премудрший будет». Желаем спасения Вам и всей Вашей пастве.

Просим Вас, хоть в краткой форме, ответить нам на это письмо.

С любовью о Христе, иеромонах Николай со братией."

Ом Саи Рам

Мне кажется излишней чрезмерная озабоченность авторов письма  "неправильными, душепагубными мнениями о спасении", обнаруженными ими в книге о.Тихона. 

 

Хотя бы потому, что Дух никогда не постигается через слово, но только через собственный опыт.

И Спасению всегда предшествует опыт заблуждений и падений, в том числе духовных.  Даже на физическом плане тот, кто хочет научиться стоять на собственных  ногах, должен прежде много раз упасть. 

А чрезмерная озабоченность пастырей (и просто прихожан) тем, как другим нужно правильно понимать Бога и пути к Нему, мне лично напоминает родительскую гиперопеку, объятия которой нередко становятся удушающими.  

 

Стерилизация  живого под "букву закона" приводит к тому, что места для того, что думать, размышлять, сопоставлять, удивляться, не соглашаться, допускать, исследовать  не остается.  Не остается места, чтобы собственные "ноги"  могли сделать первые самостоятельные шаги в мире Бога. 

 

Тем более, что книга не названа "Евангелием от о.Тихона", она не претендует на Священное Писание, на безусловный авторитет или руководство, которому необходимо следовать, но есть лишь  переданный живой опыт общения автора с ищущими Бога людьми.  Это и интересно, и ценно.   

 

Мы никогда не знаем, как слово наше отзовется. Самое правильное, "по букве закона" слово, сказанное не вовремя или не тем тоном, может нанести пробивающемуся ростку веры в человеке значимый вред. Со мною едва не случилось именно так. 

 

Христос (как и Свами) не был буквой, Он был самой Жизнью, которая не раз опровергала букву из самых Святых Книг. Правда, за это Его и распяли. Те, кто точно знал Священные Тексты, а из них - и то, как нужно верить в Бога, что такое святость и каким может быть или не должен быть Бог. 

 

Дух спасает. О Духе и следует заботиться. 

И о том,  какая именно реакция, почему и для чего возникли в собственной душе, припавшей к тому или иному источнику. 

По ним нужно учиться определять, что является душеспасительным или вредным для меня лично. Сегодня.

Завтра все может оказаться с точностью до наоборот.

 

ОМ САИ РАМ   

Мы никогда не знаем, как слово наше отзовется. Самое правильное, "по букве закона" слово, сказанное не вовремя или не тем тоном, может нанести пробивающемуся ростку веры в человеке значимый вред...

Саи Рам, Света

Мне кажется, что именно об этом и написал иеромонах Николай (только имея в виду те слова, которыми написана книга о. Тихона)

Можно слово понимать как напечатанные буквы, а можно как нечто гораздо большее, стоящее за этими буквами. Думаю, ты понимаешь, о чем я и о каком Слове... Опыт не отделен от слова, писанного или переживаемого.

Круг читателей столь разнообразен... и если вдруг появилось и такое мнение о книге, написанное в сдержанном и смиренном тоне, не от поиска тщеславия или с целью опорочить кого бы то ни было, а с целью предостеречь, то значит и это кому-нибудь, да пригодится...

Ом Саи Рам

Лена, я согласна с тем, что всякое мнение имеет право быть. И мнение, представленное в данном письме, имеет ровно ту же ценность, что и мнения противоположные. 

 

Однако цель, поставленная авторами письма (кого-то от чего-то предостеречь), а отсюда - и форма подачи, на мой взгляд, выходит за рамки живого  обмена опыта "на равных",  призванного взрастить в каждом идущем к Богу различение, бесстрашие и бесстрастие исследователя, доверие к Богу-внутри. 

 

Руководить, направлять, предостерегать, брать ответственность за путь другого - это  те задачи, которые могут выполнить и выполняют Титаны Духа. Вот тогда появляются Учитель и ученик, Ведущий и ведомый, Старший и младший - "неравные". 

 

Я понимаю, что за эту нелегкую задачу берутся и духовные организации, и... неизбежно сталкиваются с протестующими против авторитарного управления, уклоняющимися от Истины ("еретиками"), оспаривающими непреложность и универсальность правил и догматов, подрывающих последние каким-то своим "личным опытом богообщения" и пр.

Вечное противостояние ограничивающего закона и творящего в свободе Духа.

 

Организации нужны - это бесспорно. Первые шаги легче делать, когда есть авторитетный взрослый, у которого есть готовые ответы на все вопросы, который поддержит и разрушит все сомнения, отсечет все "душевредное" и тем самым убережет человека от преждевременного попадания на поле духовной брани.  

(На поле внутренней Курукшетры искатель по-любому будет вынужден остаться один на один со всей тьмой собственного эгоизма, и в Боге - "собственном", "личном", а не книжном  или кем-то уже найденном - обретать свое Спасение. И здесь ни одна организация не поможет. И ни один человек с самым большим духовным опытом. Этот путь проходится в одиночку и только.)      

 

Поэтому я -  "за" диалог. За  высказанные "на равных" мнения. За умение признавать, что правда может оказаться и "антицерковной" ("...ангел укорил монаха за то, что тот учил крестьянина правильно веровать в истинного Бога", "Я имею Бога в сердце и мне достаточно"), а миссионерская деятельность имеет определенные пределы влияния на души человеческие и естественным образом подлежит  "упразднению"  самим потоком Жизни.    

 

Точно так, как "упраздняются"  ходунки для почувствовавшего собственную силу и свободу бегать ребенка.

  

ОМ САИ РАМ   

Свет, а ты читала эту книгу? Не совсем поняла, при чем здесь организации... Прости

Саи Рам

Однако цель, поставленная авторами письма (кого-то от чего-то предостеречь), а отсюда - и форма подачи, на мой взгляд, выходит за рамки живого  обмена опыта "на равных",  призванного взрастить в каждом идущем к Богу различение, бесстрашие и бесстрастие исследователя, доверие к Богу-внутри. 

...правда может оказаться и "антицерковной"...

Тут вот ведь какая штука получается... По своему внутреннему скрытому содержанию и посылу это письмо....ничуть не отличается от книги, написанной просто более простым и мирским языком. Подобное притягивает подобное...

Есть главы, в которых нет прямой ортодоксии, но есть намек на истинность одного и неистинность другого.

Многие новоначальные уже прямо и однозначно говорят о Толстом, как об отвращающем от Христа, а глядя на черных пуделей крестятся, приговаривая "свят-свят-свят"... ))

Я сама подарила уже штук пять книжек отца Тихона. Еще парочка осталась, и тоже подарю...

С удовольствием подарю...

А мнения действительно разные бывают...

Саи Рам